ПОСЛЕ БАЛА
(Рассказ. 1911)
Иван Васильевич — главный герой, рассказчик. Его повествование
переносит слушателей в обстановку российского провинциального
города 1840-х гг. В то время И. В. учился в уни верситете, ни в каких
кружках не участвовал, а просто жил, «как свойственно молодости».
Однажды случилось ему быть «в последний день масленицы на бале
у губернского предводителя». Там оказалась и его возлюбленная —
Варенька Б. Особо И. В. останавливается на «бестелесности» своей
страсти к молодой красивой женщине, стремясь создать у слушателей
впечатление чуть ли не «ангелоподобности» своего внутреннего
состояния: «...Я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то
неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро».
Умиление собой, Варенькой постепенно переносится И. В. на всех
присутствующих: на добродушного хлебосольного предводителя и его
супругу, даму с пухлыми белыми открытыми плечами (И. В. подчер-
кивает ее сходство с парадными портретами императрицы Елизаветы
Петровны), на отца Вареньки, полковника Б., и даже на инженера
Анисимова, отбившего у него первую мазурку с Варенькой. «Я обнимал
в то время весь мир своей любовью». Эта поистине божественная,
братская любовь, открывшаяся И. В. в последний день масленицы,
накануне Великого поста, странным образом санкционируется в
изображении Толстого языческими, в целом — кощунственными
законами бального светского увеселения.
Дальнейшие события происходят с И. В. уже на следующее утро, в
первый день Великого поста. Случайно он становится свидетелем
варварской экзекуции — обряда наказания шпицрутенами беглого
татарина. Сцена экзекуции — кривое зеркало бального ритуала.
Восприятие И. В. невольно фиксирует эти искаженные соответствия.
Мелодия мазурки накладывается на визгливый аккомпанемент барабана
и флейты, ритм танцевальных па — на чеканный взмах солдатских рук
и хлесткий посвист палочных ударов, танец Вареньки с отцом — на
адский «танец» истязаемого под пыткой татарина и идущего с ним в
паре «твердой, подрагивающей походкой» полковника Б. Вместо
«бестелесной» Вареньки — «пестрое, мокрое, красное» «тело
человека»: «Братцы, помилосердуйте». Это «братцы», эта явная
аналогия с Голгофой недвусмысленным образом перекликаются с
мотивом братской, общечеловеческой любви, испытываемой И. В. во
время бала. В его воображении чудовищно переплетаются, казалось бы,
несходные миры: духовный и плотский, христианский и языческий,
божественный и демонический. Масленичный бал, язычески-
фарисейская официозная культура порождают идею всечеловеческой
любви, а «современная Голгофа», увиденная в начале поста, наоборот,
являет не лик страдающего за человечество Христа, а безобразное
кровавое месиво истязуемой человеческой плоти. Сатана служит Богу,
Бог — сатане, и все это объединяется общим символом
ритуализованной пляски. Все это для Толстого «лжекультура»,
«культура-оборотень», отрицающая сама же себя.
В отличие от автора И. В. не в состоянии принять открывшуюся ему
истину. «Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю», — думал И.
В. про полковника, наблюдая, как тот легко и привычно от бала
переходит к экзекуции, от «духа» к «плоти», не меняя, по сути, своего
поведения. И. В. так и «не посвятили» в тайны светских «приличий»,
оправдывающих подобное «оборотничество». Он остался «по ту
сторону» совершаемого носителями официальной морали добра и зла.
Не вникнув в современные ему постулаты «пристойного» поведения, И.
В. в то же время не поверил и своему естественному, еще не испор-
ченному обществом моральному чувству. Отказ от военной службы и
женитьбы на Вареньке — это не столько протест, сколько духовная
капитуляция И. В. перед хаосом современной ему культуры.
Петр Владиславович (Полковник Б.) — отец Вареньки, воз-
любленной Ивана Васильевича. П. В. — «воинский начальник типа
старого служаки николаевской выправки». Это, однако, не мешает ему
грациозно исполнить мазурку в паре со своей дочерью во время бала. П.
В. и на службе, и в свете привык все делать «по закону». Следуя
правилам бального этикета, перед танцем он не забывает освободиться
от шпаги и надеть замшевую перчатку на правую руку. Эта чиновничья
пунктуальность, принципиально не различающая сферы официального
и приватного поведения, по ходу повести еще раскроет свой зловещий
смысл рассказчику Ивану Васильевичу, а пока он с упоением следит за
танцующей парой, испытывая к отцу Вареньки «какое-то восторженно-
нежное чувство».
На другое утро перед рассказчиком предстает все тот же и
одновременно страшно другой П. В. Столь же методично, как он в
собрании готовился к танцу, сейчас, на плацу, он со знанием дела
совершает обряд экзекуции беглого солдата. Держать правой рукой в
замшевой перчатке за талию свою дочь во время мазурки и бить той же
рукой в замшевой перчатке по лицу солдата, сбившегося с ритма
наказания палками, — для П. В. не имеет особой разницы. В сознании
Ивана Васильевича образ П. В. начинает раздваиваться, приобретая
чуть ли не инфернальный смысл. Разрозненные детали портрета и
жесты вдруг стягиваются воедино, являя взору леденящий душу
«фоторобот». Нежный поцелуй в лоб дочери после танца и
подчеркнутое портретное сходство с Николаем I живо обнажают смысл
этого общеизвестного иудиного жеста. А красивая, статная, высокая
фигура П. В., его румяное лицо, белые усы, белые бакенбарды,
«ласковая радостная улыбка... в его блестящих глазах и губах» — эти
портретные детали П. В. не только переходят из сцены бала в эпизод
экзекуции, но и неожиданно повторяются в ангельском, «бестелесном»
облике его дочери Вареньки: «высокая, стройная, грациозная и
величественная», во всем белом и опять-таки «ее сияющее,
зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза». Недаром,
когда Ивану Васильевичу впоследствии приходилось видеть улыбку на
лице Вареньки, он «сейчас же вспоминал полковника на площади», и
ему «становилось как-то неловко и неприятно...». По ходу
развертывания сюжета ангельское и иудино начинают
противоестественно просвечивать друг через друга в облике и П. В., и
Вареньки, обнажая «оборотническую» природу современной Толстому
христианской культуры.
Сочинения
