КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА
(Повесть, 19 окт. 1836) 
Гринев Петр Андреевич (Петруша) — главный герой последнего 
крупного произведения Пушкина, провинциальный русский дворянин, 
от чьего имени (в форме «записок для памяти потомства», составленных 
в эпоху Александра I об эпохе пугачевского бунта) ведется 
повествование. В исторической повести «Капитанская дочка» сошлись 
все темы пушкинского творчества 1830-х гг. Место «обычного» 
человека в великих исторических событиях, свобода выбора в жестоких 
социальных обстоятельствах, закон и милосердие, «мысль семейная» — 
все это в повести присутствует и связано с образом главного героя-рас-
сказчика.
Первоначально Пушкин, как то было в незавершенной повести 
«Дубровский», собирался поставить в центр повествования дворянина-
ренегата, перешедшего из одного лагеря в другой (тут прототипом ему 
служил реальный офицер Екатерининской эпохи Шванвич); или 
пленного офицера, который бежит от Пугачева. Здесь также имелся 
прототип — некто Башарин, именно такую фамилию должен был 
носить герой, позже переименованный в Буланина, Валуева — и, 
наконец, в Г. (Это имя в другой огласовке — Гранев — встречается в 
планах незавершенного «Романа на Кавказских водах», 1831.) Имя это 
тоже взято из действительной истории пугачевщины; его носил дво-
рянин, арестованный по подозрению в измене и позже оправданный. 
Так окончательно определился замысел рассказа о человеке, волей 
Провидения оказавшемся между двумя враждующими лагерями; о 
дворянине, который незыблемо хранит верность присяге, не отделяет 
себя от сословия в целом и от сословных представлений о чести в 
частности, — но который при этом смотрит на мир непредвзято.
Замкнув сюжетную цепь именно на Г. (и «перепоручив» роль 
дворянина-ренегата Швабрину), Пушкин воспроизвел принцип 
исторической прозы Вальтера Скотта, в чьих романах (особенно из 
«шотландского» цикла — «Уэверлей», «Роб Рой», «Пуритане») такой 
тип героя встречается постоянно — равно как сама ситуация: два 
лагеря, две правды, одна судьба. Таков и непосредственный 
«литературный предшественник» Г., Юрий Милославский из 
одноименного «вальтер-скоттовского» романа М. Н. Загоскина (с той 
огромной разницей, что Милославский — князь, а не «обычный» 
человек). Вослед Гриневу и другие персонажи «Капитанской дочки» 
приобретают вальтер-скоттовские черты. Образ верного слуги Г. 
Савельича (чье имя совпадает с именем «патриотического» ямщика, 
свидетеля пугачевского бунта в «вальтер-скоттовском» романе М. Н. 
Загоскина «Рославлев») восходит к Калебу из романа «Ламмермурская 
невеста»; эпизод, в котором невеста Гринева Марья Ивановна Миронова 
добивается у Екатерины II оправдания возлюбленного, повторяет 
эпизод с Дженни Джине из «Эдинбургской темницы» и др.
Жанр «записок для потомства» давал возможность изобразить 
историю «домашним образом» — и предполагал, что жизнь героя будет 
разворачиваться перед читателем с самого детства, а смерть героя 
останется за пределами непосредственного повествования (иначе 
некому было бы составлять записки).
«Предыстория» Г. проста: он сын премьер-маиора Андрея 
Петровича Гринева, живущего после отставки в небольшом (300 душ) 
имении в Симбирской губернии Воспитывает Петрушу крепостной 
«дядька», Савельич, учит — мосье Бопре, бывший парикмахер и 
охотник до русской наливки. Пушкин прозрачно намекает на то, что 
ранняя отставка отца была связана с дворцовым переворотом времен 
Анны Иоанновны. Причем первоначально предполагалось (и с 
сюжетной точки зрения это было бы куда более «красиво») объяснить 
отставку событиями 1762 г., екатерининским переворотом, — но тогда 
хронология нарушилась бы окончательно. Как бы то ни было, отец 
героя словно «исключен» из истории; он не может реализовать себя (и 
потому всякий раз гневается, прочитывая придворный адрес-календарь, 
где сообщается о наградах и о продвижении по службе его бывших 
товарищей). Так Пушкин подготавливает читателя к мысли, что и Петр 
Андреевич мог бы прожить жизнь самую обыденную, не раскрыть 
заложенные в нем качества, если бы не общероссийская катастрофа 
1770-х гг. и если бы не отцовская воля. На семнадцатом году недоросль, 
еще до рождения записанный в гвардию сержантом, Г. прямо из детской 
отправляется служить — причем не в элитный Семеновский полк, а в 
провинцию. (Еще один «отвергнутый» вариант судьбы — попади Г. в 
Петербург, он к моменту очередного дворцового переворота 1801 г. был 
бы офицером полка, сыгравшего ключевую роль в антипавловском 
заговоре. То есть зеркально повторил бы судьбу отца.) Сначала он 
попадает в Оренбург, затем в Белогорскую крепость. То есть туда и 
тогда, где и когда осенью 1773 г. разгуляются пугачевцы — вспыхнет 
«русский бунт, бессмысленный и беспощадный» (слова Г.). (Нечто 
подобное должно было происходить с героем незавершенной 
пушкинской повести из другой эпохи — юным прапорщиком из 
«Записок молодого человека», который в мае 1825 г. держит путь в 
Черниговский полк, где в январе 1826 г. вспыхнет восстание 
декабристов «Васильковской управы».)
С этой минуты жизнь провинциального дворянина смыкается с 
потоком общероссийской истории и превращается в великолепный 
набор случайностей и зеркально повторяющихся эпизодов, которые 
заставляют вспомнить как о поэтике Вальтера Скотта, так и о законах 
построения русской волшебной сказки. В открытом поле Гриневскую 
кибитку случайно застигает снежный буран; случайно на нее 
натыкается чернобородый казак, который и выводит заблудившихся 
путников к жилью (эта сцена связана с эпизодом с Юрием, его слугой 
Алексеем и казаком Киршей в романе М. Н. Загоскина «Юрий 
Милославский»). Случайно проводник оказывается будущим 
Пугачевым.
Столь же случайно сцепление всех последующих встреч Г. и 
поворотов его судьбы.
Попав в Белогорскую крепость, в 40 верстах от Оренбурга, он 
влюбляется в дочь капитана Ивана Кузьмича Миронова, во-
семнадцатилетнюю Машу (в которой повторены некоторые черты 
героини повести А. П. Крюкова «Рассказ моей бабушки», 1831, 
капитанской дочери Насти Шпагиной) и дерется из-за нее на дуэли с 
поручиком Швабриным; ранен; в письме к родителям просит 
благословения на брак с бесприданницей; получив строгий отказ, 
пребывает в отчаянии. (Естественно, Маша в конце концов поселится у 
родителей Г., а Швабрин, перейдя на сторону Пугачева, сыграет в 
судьбе героя роль злого гения.) Пугачев, захватив крепость, случайно 
узнает Савельича, вспоминает заячий тулупчик и полтину на водку, 
после бурана пожертвованные ему Петрушей от чистого сердца, — и 
милует барчука за миг до казни. (Зеркальное повторение эпизода с 
тулупчиком.) Мало того, отпускает его на все четыре стороны. Но, 
случайно узнав в Оренбурге, что Маша, спрятанная белогорской попа-
дьей, теперь в руках у предателя Швабрина, Г. пробует уговорить 
генерала выделить ему полсотни солдат и отдать приказ об 
освобождении крепости. Получив отказ, самостоятельно отправляется в 
пугачевское логово. Попадает в засаду — и случайно остается цел; 
случайно оказывается в руках Пугачева, именно в тот момент, когда он в 
хорошем расположении духа, так что кровожадному капралу 
Белобородову не удается «попытать» дворянина. Пугач тронут 
рассказом о девушке, насильно удерживаемой Швабриным; 
отправляется вместе с героем в Белогорскую — и, даже узнав, что Маша 
— дворянка, невеста Г., не меняет своего милостивого решения. Больше 
того, полушутливо предлагает их поженить — и готов принять на себя 
обязанности посаженого отца. (Так случайно сбывается сон, который 
привиделся Г. сразу после бурана: отец при смерти; но это не отец, а 
чернобородый мужик, у которого почему-то нужно просить бла-
гословения и который хочет быть посаженым отцом; топор;
мертвые тела; кровавые лужи.)
Отпущенные Пугачевым, Г., Маша, Савельич попадают в засаду 
правительственных войск (зеркальное повторение эпизода с 
пугачевцами); случайно командиром отряда оказывается Заурин, 
которому Г. еще по пути к месту службы, до бурана, проиграл 100 
рублей на бильярде. Отправив Машу в отцовское имение, Г. остается в 
отряде; после взятия Татищевой крепости и подавления бунта он 
арестован по доносу Швабрина — и не может отвести от себя 
обвинения в измене, поскольку не желает вмешивать в судебное 
разбирательство Машу. Но та отправляется в Петербург, случайно 
сталкивается с царицей на прогулке в Царском Селе; случайно не узнает 
ее — и простодушно рассказывает обо всем (зеркальное повторение 
эпизода «ходатайства» Г. за Машу перед Пугачевым). Екатерина 
случайно помнит о геройской гибели капитана Миронова (и, может 
быть, Машиной матери, Василисы Егоровны). Если бы не это, как знать, 
смогла бы государыня столь непредвзято подойти к делу и оправдать 
Г.? Случайно офицер Г., отпущенный в 1774 г. и присутствовавший при 
казни Пугачева, который его узнал в толпе и кивнул (еще одно 
зеркальное повторение эпизода с виселицами в Белогорской), не гибнет 
в многочисленных войнах конца XVIII — начала XIX в. и составляет 
записки для юношества; случайно эти записки попадают в руки 
«издателя», под маской которого скрывается сам Пушкин.
Но в том и дело, что все «случайности» сюжета подчинены высшей 
закономерности — закономерности свободного выбора личности в 
обстоятельствах, предложенных ей историей. Эти обстоятельства могут 
складываться так или иначе, благополучно или неудачно; главное не в 
этом, а в том, насколько свободен человек от их власти. Пугачев, в чьих 
руках громадная власть вершить человеческие судьбы, не свободен от 
той стихии, что привел в движение; оренбургский генерал, 
отказывающийся послать Г. на бой за Белогорскую крепость, не 
свободен от своей осторожности; Швабрин не свободен от своего 
собственного страха и своей душевной подлости; Г. свободен до конца 
и во всем. Ибо действует он по велению сердца, а сердце его свободно 
подчинено законам дворянской чести, кодексу русского рыцарства, 
чувству долга.
Законы эти неизменны — и тогда, когда нужно оплатить огромный 
бильярдный долг не слишком честно игравшему Заурину; и когда 
нужно отблагодарить случайного проводника тулупчиком и полтиной. 
И когда следует вызвать на дуэль Швабрина, выслушавшего Гриневские 
«стишки» в честь Маши и презрительно отозвавшегося как о них, так и 
о ней. И когда пугачевцы ведут героя на казнь. И когда помиловавший 
героя Пугачев протягивает руку для поцелуя (Г., естественно, не целует 
«ручку злодею»). И когда самозванец прямо спрашивает пленника, при-
знает ли тот его государем, согласен ли послужить, обещает ли хотя бы 
не воевать против него, — а пленник трижды, прямо или косвенно, 
отвечает «нет». И когда Г., однажды уже спасенный судьбою, в 
одиночку возвращается в расположение пугачевцев — чтобы выручить 
возлюбленную или погибнуть вместе с нею. И когда, арестованный 
собственным правительством, не называет имени Марьи Ивановны.
Именно эта постоянная готовность, не рискуя понапрасну, тем не 
менее заплатить жизнью за свою честь и любовь, — делает дворянина Г. 
до конца свободным. Точно так же, как его крепостного слугу 
Савельича до конца (хотя и в иных формах) свободным делает личная 
преданность Г. То есть следование неписаному кодексу крестьянской 
чести, тому общечеловеческому началу, которое может быть присуще 
любому сословию и которое, по существу, религиозно, — хотя 
Савельич не слишком «церковен» (и лишь восклицает поминутно 
«Господи Владыко»), а Г. в казанской тюрьме впервые вкушает 
«сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца». 
(Тут пушкинский современник должен был не только вспомнить о 
«вечном источнике» тюремной темы в европейской культуре — эпизод 
тюремного заключения небесного покровителя Г., апостола Петра — 
Деян., 12, 3—11, — но и опознать парафраз записок итальянского 
религиозного писателя и общественного деятеля 1820-х гг. Сильвио 
Пеллико, который в книге «Мои темницы» — рус. перевод, 
восторженно отрецензированный Пушкиным, 1836 г., — рассказал о 
том, как в австрийской тюрьме впервые обратился с молитвой к Богу.)
Такое поведение превращает самого простодушного из героев 
«Капитанской дочки» в самого серьезного из ее персонажей. Эта 
серьезность Гриневского образа оттенена легкой усмешкой, с какой 
автор описывает «жизненное пространство» других героев. Пугачев 
царствует в избе, оклеенной золотой бумагой; генерал планирует 
оборону от пугачевцев в яблоневом саду, утепленном соломкой; 
Екатерина встречает Машу как бы «внутри» пасторали: лебеди, парки, 
белая собачка, «срисованная» Пушкиным со знаменитой гравюры 
художника Уткина, изображавшей Екатерину «домашним образом»... И 
только Г. и Савельич окружены открытым пространством судьбы; они 
постоянно устремлены за ограду — дворянского ли Оренбурга, 
пугачевской ли крепости; туда, где они не защищены от обстоятельств, 
но внутренне свободны от них. (В этом смысле и тюрьма для Г. — тоже 
открытое пространство.)
Именно Г. и Савельича вместе — двух этих персонажей, кре-
постного и дворянина, нельзя отделить друг от друга, как Санчо Пансу 
нельзя отделить от Дон Кихота. А значит, смысл повести состоит не в 
том, чтобы «перейти» на одну из сторон исторического конфликта. И не 
в том, чтобы отказаться от верности любой «власти» (ср. образ 
Швабрина). И даже не в том, чтобы «покинуть» узкие пределы 
сословной этики, поднявшись до общечеловеческих начал. А в том, 
чтобы внутри своего «лагеря», своей среды, своего сословия, своей 
традиции обнаружить общечеловеческое — и ему служить не за страх, а 
за совесть. В этом залог утопической надежды Г. (и суфлирующего ему 
Пушкина, который переосмысляет тезис Карамзина) на то, что «лучшие 
и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного 
улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».
Образ Г. (и сама «вальтер-скоттовская» поэтика случайности и 
зеркально повторяющихся эпизодов) оказался необычайно важным для 
русской литературной традиции, вплоть до Юрия Андреевича Живаго 
из романа Б. Л. Пастернака.
Пугачев (Пугач, Емелька) — новый тип героя русской прозы, вождь 
антидворянского восстания, литературный «двойник» реального 
Емельяна Пугачева, изображенного в пушкинской хронике «История 
пугачевского бунта» (1836). «Тот» Пугачев — бессмысленно жесток, 
как всякий кровавый вождь обезумевшей стихии, и только. Образ 
«великого государя» «Капитанской дочки» многогранен: П. то злобен, 
то великодушен, то хвастлив, то мудр, то отвратителен, то всевластен, 
то зависим от окружения. Он связан не только со страшными 
событиями екатерининской эпохи, но и полувымышленными 
событиями пушкинской повести; зависит не только от расстановки 
социальных сил, но и от расстановки сил сюжетных. Пушкин 
последовательно соотносит образ народного вождя с образами 
дворянских генералов, с образами «людей из толпы», даже с образом 
Екатерины II; но главное сопоставление — все-таки с образом Петруши 
Гринева, обычного человека, действующего в великой истории.
П. неотделим от стихии; он вызывает ее к жизни, он ведет ее за 
собою — и в то же время подчиняется ее безличной власти. Потому 
впервые на страницах повести он появляется во время снежного бурана, 
как бы рождаясь из самой его сердцевины. Герои (Гринев и его слуга 
Савельич) бессильны против буйства непогоды; они заблудились; снег 
заметает их, но внезапно появившийся чернобородый казак (сюжетный 
аналог запорожца Кирши в «Юрии Милославском») говорит: «Дорога-
то здесь, я стою на твердой полосе». В том и дело, что твердая полоса П. 
— это беспутье; он — проводник, дорожный бездорожья; он выводит 
путников по звездам — и его собственная звезда ведет его по 
историческому пути.
Пушкину настолько важно раз и навсегда связать образ П. с 
величественно-смертоносной символикой снега, что он легко по-
ступается реальной хронологией. Страшный буран происходит в самом 
начале сентября; это не до конца правдоподобно, зато работает на 
построение образа и сюжета, дает возможность Петру-ше пожертвовать 
для П. заячий тулупчик — в благодарность за «путеводство» и просто 
из человеческого сочувствия к казаку, в холода пропившему свой тулуп. 
И затем Пугачев неизменно будет появляться в сопровождении зимнего 
пейзажа; и как иначе, если он свалился на Российское государство как 
снег на голову? Точно так же дворянский мир последовательно связыва-
ется в повести с символикой осени, очаровательной, легкой, не-
надежной, предсмертной. В то самое время, как в Белогорской 
крепости, взятой П., свирепствует снежная зима, в Оренбурге, 
отстоящем всего на 40 км, еще угасает осень; генерал, которому 
поручено защищать город от восставших, подвязывает яблони соломой, 
чтобы сохранить их от мороза; точно так же дряхлеющее дворянство 
хочет «подстелить соломку» П., закрыться от его молодой, холодной 
силы. И в финальной сцене свидания Маши, невесты Гринева 
(арестованного по обвинению в содействии П.), с императрицей 
Екатериной Пушкин окружает героинь пейзажем ранней осени с ее 
«свежим дыханьем».
Центральная проблема повести — проблема человеческой свободы 
перед лицом исторических обстоятельств. Именно поэтому Пугачев 
показан не глазами приближенного (иначе то была бы лубочная 
картинка с великим государем, торжествующим властелином судьбы — 
как в полулегендарных отзывах пугачевцев о своем вожде). И не 
глазами опытного дворянского историка (тогда получилась бы 
карикатура на самозванца — как официальном извещении о П., которое 
«объявляет» комендант Белогорской крепости). П. показан глазами 
простого и частного дворянина, который никогда не примет бродягу за 
«Петра Феодоровича III», но и не станет искусственно снижать образ, 
чтобы встроить его в готовую идеологическую конструкцию. Кроме 
того, действие повести начинает разворачиваться в 1773 г., а это дает 
возможность показать П. не только во время, но и до восстания, когда за 
ним не тянется еще шлейф ярко описанных преступлений. Как только 
герои выбираются из бурана, читатель (с «помощью» Гринева) видит 
перед собой сорокалетнего мужика, среднего роста, худощавого, 
широкоплечего, с проседью в черной бороде, с бегающими глазами, 
приятным, но плутовским выражением лица. Ничего «мистического», 
«избраннического» в этом облике нет; потому особенно комичным 
покажется читателю более поздний рассказ рядового казака о том, как 
«государь» по-царски скушал двух поросят и показывал в бане свои 
царские знаки на грудях. В центре сюжета — умеренно умный 
авантюрист, чья судьба отнюдь не предрешена; то, что именно он 
вскоре станет во главе грандиозных исторических событий, — во 
многом случайность.
Вторая встреча с П., во взятой им Белогорской крепости, дает иной 
образ. Гринев, ожидающий казни, видит перед собою самозванца, 
восседающего в креслах, одетого в красный казацкий кафтан, обшитый 
галунами; затем на белом коне, в окружении «енералов». Это — 
персонаж исторического маскарада, на котором вместо клюквенного 
сока проливают человеческую кровь. И даже то, что П. милует 
боярского дитятю Гринева благодаря заступничеству его крепостного 
слуги (которого «государь» не мог не вспомнить — ибо Савельич 
назойливо защищает «имущественные права» барчука) поначалу 
кажется не проявлением обычного человеческого чувства, а всего лишь 
подражанием «царскому жесту». (И потом П. не раз будет по-царски 
повторять: казню так казню, милую так милую.)
Лишь во время третьего «свидания» П. раскрывается до конца. 
Гринев присутствует на казачьем пиру; замечает, что черты 
пугачевского лица скорее приятны и совсем не свирепы; слышит его 
любимую песню («Не шуми, мати зеленая дубровушка»), догадывается, 
что сквозь сюжет этой песни проступают линии судьбы самого 
крестьянского вождя. (Православный царь вопрошает «детинушку, 
крестьянского сына», с кем тот воровал, «с кем разбой держал» и в 
конце концов «жалует» его виселицей.) Разговор наедине подтверждает 
это: «великий государь» понимает, какую опасную игру затеял, но 
надеется: «А разве нет удачи удалому?» И когда наутро он не только 
принимает «счет», выставленный Савельичем за разграбление барского 
имущества, но и жалует отпущенному Гриневу тулуп — это не только и 
не столько «царский жест», но и движение души: долг платежом красен.
Собственно, лепка образа завершена; далее при встрече с Гриневым 
П. будет лишь поворачиваться то одной («авантюрной»), то другой 
(«самозванческой»), то третьей, главной («человеческой») стороной, 
еще и еще раз подтверждая то, что читатель о нем и так уже знает. 
Золотая бумага, которой оклеены стены его избы («дворца»), 
притворная важность, хвастливый вопрос, какой задаст он Гриневу по 
пути в Белогорскую, — мог бы с ним потягаться король прусский 
«Федор Федорыч» — напоминают о самозванческой психологии 
Пугача; неоднократные упоминания о Гришке Отрепьеве; сказка об 
орле и вороне (лучше жить тридцать лет, чем триста лет питаться 
падалью) — напоминают о его авантюрном уме и характере; веселая 
готовность поучаствовать в вызволении Гриневской невесты из лап 
дворянина-пугачевца Швабрина; предложение стать посаженым отцом 
на их свадьбе — не дают забыть о естественной человечности, которая, 
несмотря ни на что, живет в разбойной душе П. Недаром у Гринева 
рождается пламенное желание вырвать его из среды злодеев!
Но именно этот порыв обнаруживает главное противоречие 
пугачевской судьбы. Если П. — вождь, зачем его «вырывать из среды» 
злодеев, которыми он безраздельно властвует? А если он не властвует 
ими, если зависит от них, то какова же его роль в истории, в восстании? 
Какова мера его свободы? И тут Пушкин как бы ставит героя перед 
своим любимым парадоксом. Царская власть предполагает право 
властителя поступать по своему усмотрению. Закон ограничивает 
нижний предел его воли. То есть не позволяет быть жестоким сверх 
разумной меры, сверх справедливости. Но властитель ничем не 
ограничен в своем праве миловать, прощать, награждать. П., каким он 
изображен в повести, пытается действовать до конца по-царски; он 
действительно дважды отпускает Гринева, не дает в обиду капитанскую 
дочь Машу Миронову. Но уже в сцене «дворца», оклеенного золотой 
бумагой, очевидно колоссальное влияние, какое имеют на него «господа 
енералы» — звероподобный капрал Белобородов и разбойник Афанасий 
Соколов, прозванный Хлопушей. П. должен опасаться и своих 
«казачков», и дворян, перешедших на его сторону. Сообщая Гриневу, 
что «ребята» смотрели на него косо, а старик Белобородов настаивал на 
пытке, П. Вынужден понизить голос — чтобы не услышал 
сопровождающий их татарин. (А заодно верный слуга Савельич, 
которого вождь тоже несколько побаивается.) Разбойник волен идти на 
Москву — ибо этого же хочет войско; но миловать он должен с 
оглядкой. Власть, которую он присвоил, не ограничена законом, но 
ограничена жестокостью бунта. П. свободен ровно до того предела, за 
которым открывается истинная беспредельность власти в пушкинском 
ее понимании.
Чтобы подчеркнуть эту мысль, Пушкин выстраивает параллель П. 
— Екатерина. Как Петруша Гринев прибегает к помощи П., чтобы 
выручить невесту, так его невеста в конце концов прибегает к помощи 
Екатерины, чтобы спасти жениха. Царица изображена в простодушно-
сентиментальных тонах, в стиле гравюры. В ней нет пугачевского 
величия, необузданной силы; читатель должен помнить, что способ, 
каким она пришла к власти, был столь же беззаконным, сколь и 
пугачевская попытка овладеть страной. (Поэтому первоначально ранняя 
отставка отца Гринева объяснялась именно «неучастием» в 
екатерининском перевороте 1762 г.) Но то, насколько свободно милует 
она Гринева, насколько самостоятельна и независима в своем царствен-
ном праве прощать выдает в ней истинную государыню. (И ее прощение 
в конечном счете совпадает с духом и буквой закона, ибо Гринев 
сохранил верность присяге, допустив лишь мелкие отклонения от 
устава.) Именно это делает властителей властителями, а не царские 
знаки и даже не «законность» воцарения сама по себе. П. такой 
свободой обладает не вполне; значит — он не вполне и господин своего 
положения. Вызывая к жизни социальный буран, зная дорогу сквозь 
него по счастливой звезде, он с этой дороги свернуть не может. Не он 
управляет стихией, и не стихия им; просто они друг от друга уже 
неотделимы. Ее угасание, усмирение бунта, равнозначно его смерти. 
Приписка «издателя» к запискам Гринева, от чьего лица ведется 
повествование, сообщает, что П. узнал в толпе некогда спасенного им 
дворянина «и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и 
окровавленная, показана была народу».
Швабрин Алексей Иванович — дворянин, антагонист главного 
героя повести Гринева. Задумав роман (повесть) из эпохи пугачевского 
бунта, связанный жанровой традицией с «шотландскими романами» В. 
Скотта, где герой оказывается между двумя лагерями, «мятежников» и 
«покорителей», Пушкин поначалу колебался, кого поставить в центр 
повествования. То ли, как это было в «Дубровском», дворянина, 
перешедшего на сторону крестьян (тут прототипом мог стать дворянин-
пугачевец Шванвич). То ли пугачевского пленника, сумевшего бежать. 
Р конце концов Пушкин как бы «разделил» исторического героя надвое, 
распределил на две сюжетные роли. Одна из них досталась Гриневу, 
другая — Ш. (в чьей фамилии явственно слышатся отзвуки фамилий 
Шванвича и Башарина).
Ш. смугл, некрасив собою, оживлен; служит в Белогорской 
крепости пятый год; сюда переведен за «смертоубийство» (на дуэли 
заколол поручика). Сама по себе эта подробность биографии ни о чем 
не говорит; равно как ни о чем не говорит презрительность Ш. (во время 
первой встречи с Гриневым он описывает белогорцев весьма 
насмешливо). Все это типичные черты романного образа молодого 
офицера; до поры до времени Ш. не выпадает из традиционной схемы; 
непривычна для этого типа литературного героя лишь его 
«интеллектуальность» (Ш., несомненно, умнее Гринева; он был даже 
связан с В. К. Тредиаковским). Даже когда он едко отзывается о 
стишках влюбленного Гринева, это соответствует стереотипу и не 
заставляет читателя насторожиться. Лишь когда он с «адской 
усмешкой» предлагает Гриневу подарить его возлюбленной, дочери 
здешнего коменданта Марье Ивановне, вместо любовной песенки 
серьги («знаю по опыту ее нрав и обычай»), это наводит на мысль о его 
душевном бесчестии. Вскоре становится известно, что Ш. некогда 
сватался к Марье Ивановне и получил отказ (а значит, его отзывы о ней 
как о совершенной дурочке суть месть; дворянин, мстящий женщине, 
подлец).
И далее «готовый» образ Ш. не развивается, но последовательно 
раскрывается в заданном направлении.
Во время дуэли, на которую вызывает его Гринев, оскорбленный 
отзывом о Маше, Ш. наносит удар шпагой в тот миг, когда противник 
оглядывается на неожиданный зов слуги (то есть неформально 
прекращает бой). Формально это удар в грудь, но, по существу, в спину 
соперника, который не собирается бежать — то есть подлый удар. Затем 
у читателя появляются самые серьезные основания заподозрить Ш. в 
тайном доносе родителям Гринева о поединке (благодаря чему отец 
запрещает сыну и думать о браке с Марьей Ивановной). Полная утрата 
представлений о чести предопределяет и социальную измену Ш. Как 
только крепость достается Пугачеву, он переходит на сторону 
бунтовщиков, становится одним из их командиров и силой пытается 
склонить к союзу Машу, живущую под видом племянницы у здешней 
попадьи. Кульминационный пункт «швабринской» линии сюжета — 
сцена, когда в крепости появляется разгневанный Пугачев, узнавший от 
Гринева о том, что Ш. удерживает девушку: дворянин валяется в ногах 
у беглого казака. Подлость оборачивается позором.
Кончает Ш. тем, что, попав в руки правительственных войск, 
показывает на Гринева как на пугачевца-изменника;
только простодушие главного героя мешает догадаться, что Ш. 
умалчивает на допросе о Марье Ивановне лишь потому, что боится ее 
свидетельства в пользу Гринева, а не потому, что хочет уберечь ее от 
неприятностей. (Ничто не помешало Ш. в минуту личной опасности 
открыть Пугачеву ее тайну и поставить под смертельный удар и саму 
дочь повешенного коменданта, и попадью, укрывшую дворянку.)
Изображать такого «неподвижного» героя (при всей важности его 
фигуры, оттеняющей и уравновешивающей образ Гринева) 
неинтересно. Поэтому Пушкин часто прибегает к приему косвенного 
повествования: сам Ш. остается за рамками рассказа, а читатель узнает 
о нем из разговоров других персонажей.

Автор проекта: Богомолов Федор