И всё это моё, и всё это во мне, и всё это я! (Л.Н. Толстой. “Война и мир”)

Вы никогда не задавались вопросами, что значит “прозрачный звук лошадиных копыт”, как может “природа дышать примирительной красотой и силой”? Почему звуки могут казаться яркими, цветными, как, например, “яркий голос соловья” у Пушкина, а сочетание движений, красок, запахов могут воспроизводить звуки музыкальных аккордов, как у Фета: “Сияла ночь, луной был полон сад. Лежали // Тени у наших ног…” И почему, читая описание звёздного неба у Толстого, хочется непременно воспарить в этом самом небе? Действительно, описания природы на страницах классической литературы полны благозвучных движений, гармонирующих или не гармонирующих с чувствами человека. И, пожалуй, в произведениях нигде не найдёшь описание природы в чистом виде как пейзажную зарисовку: природа и человек — величина постоянная в русской классике. Каково же отношение наших художников к окружающей природе?

У Пушкина она гармонирует с человеком: “И пусть у гробового входа // Младая будет жизнь играть, // И равнодушная природа // Красою вечною сиять” (“Брожу ли я вдоль улиц шумных...”). У Лермонтова взаимоотношения человека и природы носят болезненно-неразрешимый характер: “В небесах торжественно и чудно! // Спит земля в сиянье голубом... // Что же мне так больно и так трудно?” (“Выхожу один я на дорогу...”). Ещё более обостряются противоречия с природой у Тютчева: “Откуда, как разлад возник? // И отчего же в общем хоре // Душа не то поёт, что море, // И ропщет мыслящий тростник?” Но это всё у лириков, поэтов. А что же наши классики-прозаики? Как они воспринимают природу? На этот раз дерзну обобщить свои наблюдения за описанием природы у писателя Толстого в его эпопее “Война и мир”.

Любит ли Толстой природу? Скорее всего его чувство сильнее, глубже того, что называют любовью, ибо он любит человека в ней, любит без восторженного трепета, без опьянения, он любит той великой и трезвою любовью, как можно любить “живую колесницу мирозданья”, неразделимую с человеком. Во взглядах Л.Толстого на природу в романе “Война и мир” нет ничего таинственного, призрачного, сумеречно-звёздного, сказочного и чудесного: природа у него — плоть от плоти народа, как, впрочем, и весь роман проникнут “мыслью народной”. Рассмотрим только два эпизода, в центре которых толстовский “чистейшей прелести чистейший образец” — Наташа Ростова. Один из них — лунная ночь в Отрадном, когда князь Андрей по опекунским делам посетил имение Ростовых.

“День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна и счастлива какой-то своей отдельной — верно, глупой, — но весёлой и счастливой жизнью”.

Обратим внимание на поразительную скудость изобразительных средств в описании весеннего дня. Ни одной яркой краски: один выразительный штрих — и образ дня готов. Но простота и лаконичность данного описания всего лишь прелюдия к воссозданию образа лунной ночи, восторженного состояния Наташи и духовного возрождения князя Андрея: “Всё затихло и окаменело, как и луна, и её свет и тени.

— Соня! Соня! — послышался опять первый голос. — Ну, как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! <...> Да проснись же, Соня, — сказала она почти со слезами в голосе. — Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало <...> Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки — туже, как можно туже, натужиться надо, — и полетела бы. Вот так!”

Пушкинская Татьяна слушает сказки доброй няни, зачитывается сентиментальными романами в ожидании “героя своего романа”, а Наташа Ростова мечтает взлететь высоко-высоко и парить там, и дела ей нет никакого до тяжёлых мыслей князя Андрея, как и его нет пока в её жизни. Вот она, вся здесь, в этой лунной ночи, вся живая, близкая, особенная и естественная, как тот “яркий и весёлый день”. И поэзия ночи, переданная её ощущениями, оказала своё магическое воздействие на Андрея Болконского: “В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни…” Вот так всегда у Толстого: внешние движения природы, скрытые в человеческих ощущениях, становятся очистительной силой души человека. Подобно многим героиням (Татьяна Ларина, Ольга Ильинская), воплощает Наташа музу художника, отражает в зеркале природы вечно женственное. Мы не зря здесь часто упоминаем Пушкина, ибо стихия природной гармонии у Толстого близка пушкинской: сопрягать движения природы с движениями души человека для обоих художников — задача первостепенная в создании нравственного идеала. Но полнота нравственной целостности доступна человеку, по мнению Толстого, только в соприкосновении с народной жизнью. А что Наташа причастна этому уровню, обнаруживается в знаменитой сцене охоты, где она, может быть даже бессознательно, выразила своё единство с природной стихией. Дело происходит в поле во время охоты. Все участники этого сугубо мужского занятия в необыкновенном возбуждении рассказывают о только что затравленном зайце. “В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором”. В этом диком охотничьем визге светской барышни было что-то древнее, лесное, языческое. Прелестные черты Наташи, искажённые первобытной страстью, сразу же напоминают финальные сцены, где Наташа становится супругой и матерью, “носит, рожает и кормит”. Идея природного “опрощения” Толстого так неожиданно завершается в образе Наташи. И стоило ли нам любоваться родною сестрою Татьяны, “прелестным образцом” музы Толстого? Что общего между Наташей-девушкой, мечтающей воспарить над всеми условностями жизни, и “плодовитою самкой”? Оказывается, именно к этому вёл её Толстой сквозь всю огромную эпопею, подобно тому, “как природа ведёт цветочную завязь к плоду”. Только за это он и любит её. Только теперь открылось в ней то вечно материнское чувство, что было заложено природой.

Любит ли Толстой природу? У Толстого своё отношение к ней: природа для него не “отгадчик” состояния души человека, она изначально заложена в человеке, поэтому и раскрывается в нём постепенно, бессознательно, на разных уровнях: от природно-языческого, что есть естество и плоть человека, до уровня неба, то есть вечного. Природа у Толстого способна возрождать к жизни героев — так будет у князя Андрея в соприкосновении с вечным и бездонным небом на поле Аустерлица. Она способна любить, рождать новую жизнь — так будет у Наташи с Пьером. Она способна защитить, проявить “скрытую теплоту патриотизма” — так будет со всем народом в войне 1812 года. Природа у Толстого движется всё по тому же кругу, что составляет бесконечный и вечный мир человека:

“Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса, поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И ещё дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул на небо, в глубь уходящих, играющих звёзд: “И всё это моё, и всё это во мне, и всё это я!””

Автор проекта: Богомолов Федор