Еще И. А. Гончаров, в своем критическом этюде "Мильон терзаний" сравнивал Онегина и Чацкого, как бы примеряя, что "идет" Чацкому, а что Онегину больше под стать. И вот, сравнивая эти два образа, сталкиваешься с почти необъяснимыми вещами, выводами, которые появляются неожиданно.
Казалось, где найти еще две такие противоположные фигуры, как Онегин и Чацкий?
Для нас Чацкий прежде всего - огонь, искренний порыв души, причем сам тип этого характера предусматривает эту горячую страстность, эту искренность, простоту чувств. Чацкий не владеет ни в коей мере ни искусством обольстительства, которое присуще высшему свету, ни кокетством, ни вообще никакой наигранностью чувств, желаний, мыслей. Он воспринимает окружающую его среду как что-то совершенно прозаическое, он видит не только общество таким, какое оно есть, без всяких обрамлений, но и себя, свою натуру он рассматривает пристально, внимательно, не признавая никаких компромиссов со своею совестью, со своим рассудком. Но, несмотря на эту якобы "трезвость" мысли, нам и в голову не придет назвать его ум расчетливым, а его чувства - сдержанными! Разве он всегда может владеть собою, сдерживать себя, разве всегда он может оценить свои действия, мысли? За это отсутствие холодного, здравого рассудка и отказал потом ему в уме А. С. Пушкин. Чацкий принимает на себя "мильон терзаний" за то, что его ум попран, чувства (и до того обнаженные) -оскорблены, и Чацкий берет на себя эту роль страдающего, терзающегося человека, которому вдвойне тяжело от того, что он принял эти оскорбления и насмешки от людей, которые ему были дороги, за которых он сам готов был страдать, но не от которых!
Значит, Чацкий в описании А. С. Грибоедова предстает перед нами в виде, безусловно, умного/возвышенного человека, с совершенно искренними чувствами, без какой бы то ни было саморисовки, и который добровольно принимает эти "мильон терзаний" как раз за свой неординарный ум, за свои открытые чувства.
А что же Онегин? Как он воспринимает высший свет, как он сам воспринимается высшим светом? Как он страдает, да и страдает ли?
Еще в самом начале романа Александр Сергеевич дает нам описание этого молодого человека:
...Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно...
Онегин в этом обществе далеко не самый последний. Пушкин с каким-то скрытым удовольствием (а может быть, даже и с наслаждением) описывает его наряды, занятия, "способности":
...Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать...
...Как он умел забыть себя!
То есть Онегин (как полная противоположность Чацкому) хорошо знал свет, его привычки, особенности, пристрастия. Но мы отлично видим, как несвойственны были ему пошлость, банальность, наигранность, которые царили в высшем свете не только Петербурга и Москвы, но и наложили свой отпечаток в провинции (конечно, в утрированном виде).
И Онегин предстает перед нами полностью разочарованным не только в этом самом обществе, но и в жизни, во всем, что его окружает. И как бы Татьяна его ни любила, Онегин был не способен ей ответить, потому что он уже не верил никаким чувствам, никаким проявлениям пламенной, горячей, наивной души, потому что собственная его душ "остыла".
Как же отличается он от Чацкого! Онегин не умел и никогда не сумеет принять на себя "мильон терзаний". Он не мог понять страдания другой души, но не потому, что он был, якобы, эгоистом (в этом я частично не моrу согласиться с Белинским), а просто он не мог разобраться в своей собственной душе, в своих собственных желаниях и страданиях, которые у него, безусловно, были, несмотря на то, что он представляется порой нам холодным, трезвым, "от-чувствовавшим" свое.
В совершенную противоположность Чацкому (вспомним эпизод на лестнице) у Онегина почти всегда присутствовали рассудок, разум: во время чтения нравоучений бедной Татьяне, во время дуэли с Ленским - во всех случаях, где другой бы проявил всю глубину своих чувств. Но это вовсе не достоинство Онегина, не "счастье" его. Это его горе, недостаток, который он сам чувствует вполне отчетливо и от которого мучается всю жизнь.
Онегин, который описан такими красками, который изображен вроде бы как снисходительный, разочаровавшийся в жизни философ, даже циник, вдруг явно начинает нас привлекать... Мы начинаем чувствовать всю беду, даже боль Онегина, которую он никогда не раскроет нам и, может быть, даже не прочувствует до конца, но которая встает перед ним во всей безвыходности, от которой Онегин мучается, страдает и пытается освободиться.
И вот, сравнивая два эти характера, типа, мы все равно понимаем, как они схожи, как неуловимо их сходство, которое все равно присутствует.
Кажется, еще Герцен сравнивал Чацкого и Онегина (еще он присоединял к ним Базарова). Мы ясно видим, как они выделяются! Их невозможно смешать с серой, обыденной посредственностью, которая их окружает. Они никогда не впишутся в окружающее их общество, никогда не сольются с ним, потому что своим необычным умом (который заключается не в каких-то знаниях, а в видении мира) они всегда возвышаются над другими. Их мировоззрение, их отношение к окружающим их обыкновенным людям почти одинаково; они и похожи тем, что, несмотря на пламенность или, наоборот, холодность чувств, они имеют необычайную (но часто губительную) возможность, способность глядеть на окружающий их мир (в частности, на высший свет) в роли неких наблюдателей (вне зависимости от их участия в его жизни), способных иронично и метко оценить не только происходящие события, но и самих людей, их чувства, мысли, стремления.
Впрочем, от этого не выигрывают ни Чацкий, ни Онегин. Чацкий просто впервые столкнулся с этим "ощущением" после двухлетнего отсутствия, а Онегин страдал от этого всю жизнь и не мог найти выход из этого состояния. И даже в этом они возвышаются над обыденной посредственностью.
Онегин и Чацкий просто задыхались в окружающем их мире от того, что они не находили места для выражения своих чувств и мыслей, от того, что они видели, насколько все были не похожи на них. И это тоже их общее чувство, несмотря на то, что Чацкий вполне определил свои помыслы и стремления, а Онегин, как писал В. Г. Белинский, "...не знал, чего ему надо, чего ему хочется". Онегин, как и Чацкий, страдает, страдает от того, что ищет смысл своей жизни, страдает от того, что часто бывает не понят, и от того, что сам редко кого понимает. Чацкий, можно сказать, сам выбрал свой путь, Онегин же мучается от своего выбора, потому что не уверен в его правильности. Чацкий отстаивает свои взгляды горячо и активно, Онегин не способен на горячий, самоотверженный порыв, потому что не видит в этом смысла.
И вот уже в конце романа Онегин в своей любви к Татьяне ищет некоего самовозрождения, как некогда Чацкий в своей любви к Софье искал успокоения. Но все их стремления были безуспешными.
Чацкий к Онегин едины в своем вечном поиске истинного, нового пути, по которому им было необходимо пройти.
