"Озирать всю громадно
несущуюся жизнь, озирать сквозь
видный миру смех и невидные, неведомые ему слезы."
Н. Гоголь
Говорить об этой удивительной, ни на
что непохожей пьесе хочется с такой же живостью, легкостью и простотой, с
которой она написана. И потому начну с ходу, без обязательного вступления, с
того, что скорее всего поражает и бросается в глаза. А именно - с языка,
которым восхищались все, от Пушкина до Гончарова и далее. Говорили, что он
один, без учета всех прочих достоинств комедии, мог бы составить славу автору.
Белинский чудесно написал, что "каждое слово Грибоедова дышало комической
жизнью." Язык "Горя" - тот необходимый комический фон, та необходимая
оболочка, без которой комедия утратила бы форму, упругость. Позднее, кроме
восторгов, были высказаны неожиданные, серьезные и чрезвычайно интересные
замечания. Тынянов заметил о Наталье Дмитриевне: "Язык ее - оно из открытий
Грибоедова, предваряющий язык прозы ХХ века:
Мой ангел, жизнь моя,
Бесценный, душечка,
Попошь, что так уныло?
(Целует мужа в лоб)
Признайся, весело у Фамусовых было?
Но оставим временно разговор о языке и обратимся к главному лицу драмы -
Чацкому. Гончаров назвал его "пятьдесят третьей... загадочной картой в
колоде." Всякий на свой лад трактовал этот образ. Одни утверждали, что он
"умнее всех прочих лиц", другие - "Чацкий совсем неумный человек." К нашей
теме это имеет самое прямое отношение. Белинский, например, не увидев между
Грибоедовым и Чацким "дистанции огромного размера", принял его за носителя
авторского слова и сделал вывод о слабости и художественной несостоятельности
комедии: "Смешна, но не в пользу автора". Он решил, что комичность Чацкого -
случайный конфуз, а не запрограммированный сюжетный ход.
Говоря о комичности, следует разделить комичность характера , т.е.
психологический комизм, и комичность положения. Последняя создается
Грибоедовым способом для того времени странным и, следовательно, в особенности
достойным внимания. Ситуация становится возможна благодаря разрушению
классического любовного треугольника. Интрига любовная в "ГОУ" - миражная
интрига (что привычнее находить в "Ревизоре" или в "Банкруте", но никак не в
грибоедовской драме), ибо Софья и Молчалин оказываются мнимыми возлюбленными,
соответственно, Чацкий с Молчалиным - мнимыми соперниками, а Софья -
"обманутой обманщицей". Главный же момент, связанный с комичностью Чацкого, -
это конец 3 акта, который Тынянов назвал "центральной сценой, являющейся и
самой смелой новизной во всей новой для театра и литературы пьесе." Эту сцену
нельзя отнести отдельно ни к комедии положения, ни к комедии характеров,
кототрые представлены в синтезе. В этом эпизоде Чацкий, во-первых, мечет бисер
перед свиньями, что собственно, он делает на протяжении всего действия пьесы,
и во-вторых, попадает в дурацкое положение вещающего в пустоту. ("Все в вальсе
кружатся с величайшим усердием...") "Центр комедии, - пишет Тынянов, - в
комичности положения самого Чацкого, и здесь комичность является средством
трагического, а комедия - видом трагедии". Так на уровне драматургического
ставится философская проблема (о соотношении трагического и комического), о
зыбкости границ между трагическим и комическим, над которой будут биться и
Гоголь, и Достоевский, и Чехов. Осмелюсь предположить даже, что "ГОУ" - первая
русская трагикомедия. И в этом смысле она может быть соотнесена с
"Мизантропом" с одного боку, и с чеховскими пьесами - с другого.
Вопрос о донкихотстве Ч. поставлен давно. К примеру, Белинский и Григорьев
страшно горячились - один, доказывая, что Ч. - Дон Кихот, другой - что это
"дикое мнение". Между тем я уверена, что Г. писал в Ч. никого иного, кроме как
Дон Кихота. Возможно не прямо (поскольку нигде, кажется, он не указывает на
связь этих персонажей и не проводит аналогий), а косвенно, подсознательно -
вне сомнений. При этом учитываем, первое - отношение Г. к декабристскому
движению; второе - Ч-кий - странствующий рыцарь, которого все считают
сумасшедшим, у которого есть дама сердца, которую он считает воплощением
чистоты и очарования. Ч-кий - герой страдательный. Он и нелеп, и возвышенно
прекрасен. И кстати, сюда пришлись бы слова сказавшего: "От великого до
смешного - один шаг". И как не вспомнить тут князя Льва Николаевича Мышкина,
как обойти "смешного человека". А не будь этой нелепости Ч., драма бы
немедленно усохла, стала бы плоской и скучной. Но не один Ч. подвергается этой
участи. Смешон Молчалин, с наивным бесстыдством разоблачающий себя в рассказе
о том, как завещал ему отец "угождать всем людям без изъятия". Смешна Софья,
попавшая в плен сентиментального мироощущения, со своей банальной любовью к
пошлому Молчалину:
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет;
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит.
На это признание Лизанька отвечает ей неудержимым хохотом. После Ч. Лиза,
пожалуй, - самое любопытное лицо в пьесе. Все смешны в комедии, и каждый,
главным образом, потому, что не осознает собственной смехотворности. И лишь
одна Лизанька не комична, а как-то необыкновенно легко и здраво весела.
Местами кажется, что она сознательно иронизирует. Белинский отмечал, что Лиза,
говорящая Молчалину: "сказать, сударь, у вас огромная опека", - "отвечает
эпиграммою, которая сделала бы честь самому Ч." Вообще, она ведет себя как-то
совсем несоответственно своему положению и не только с Софьей, которой
приходится и помощницей и сообщницей в качестве субретки, но и с Фамусовым,
которого смеет и поучать, и увещевать, над которым даже подшучивает. Лиза
первая заводит разговор о Ч. и упрекает Софью в измене. Лиза говорит Ч.
странные для нее по глубине и серьезности слова: "Что сударь плачетесь?
Живите-ка смеясь". И именно в ее уста вкладывается невзначай оброненная фраза
"грех не беда, молва не хороша", которая в контексте драмы обретает
провидческий смысл. Из этого можно предположить, что фигура Лизаньки - сродни
мудрому шекспировскому шуту. Впрочем, не одна она не по рангу остроумна.
Острят и Фамусов, и Скалозуб, и Репетилов, и Загорецкий. Все они являются как
бы отображениями Ч. Искажающее изображение работает на редукцию, снижение
образа Ч. Через систему расстановки и сопоставления персонажей Г. заявляет о
своем отношении к делу. Ведь средства, которыми можно выразить свою позицию, в
пьесе весьма и весьма скупы. Ирония -одно из немногих, но мощных орудий.
Каждое зеркало веселится и дразнится по-своему, у каждого своя рожа, своя
гримаса. Смеховое богатство комедии несметно. Здесь есть все: от простой шутки
до едкого сарказма монологов Ч. Даже Молчалин скрыто ироничен, когда со
снисходительно-покровительственной интонацией спрашивает у Ч.: "Вам не дались
чины?" Ирония проскальзывает даже на уровне списка действующих лиц, в
смысловых фамилиях, в Хрюминых, Тугоуховских. Не случайны и избыточные имена
Скалозуба и Загорецкого. Имя, повторенное в отчестве (Антон Антонович, Сергей
Сергеевич), дает как бы усиление. Скалозуб получается дважды Скалозуб,
Загорецкий - дважды Загорецкий. Ошибкой было бы считать, что мы имеем дело с
одной комедией. Комедий здесь множество, и одна другой хлестче. Еще Гончаров
замечал, что "две комедии как будто вложены одна в другую..." Любовный
треугольник претерпевает метаморфозу, традиционные связи героев рвутся. Ч.
оказывается один против всех. Комедия любовная превращается в комедию
политическую. Сатира на "общество и нравы" - "другая живая, бойкая комедия," -
пишет автор "Мильона терзаний". Вообще вся пьеса строится по принципу
матрешки. Нельзя не согласиться с мнением Гончарова о том, что "каждая группа
образует свою отдельную комедию". И действительно, и Горичевы, и Хрюмины, и
Тугоуховские и многие прочие могли бы стать в основу сюжета. С другой стороны,
такое разделение достаточно условно, нет ни его, ни приоритета какой-либо из
комедий. А те две, которые явно вырисовываются (политическая и любовная),
пребывают в симбиозе, представляя собой сплав, скрепляющим составом которого
является Софья. В этом сплаве микро- и макрокомедий никто не избежал "казни
комизмом" (Григорьев). Всякий имеет право на смех, и смех имеет право на
всякого. И каждый осмеян, и нет того, кто смеется последним. А за "видным миру
смехом" неведомо начинает ощущаться смех невидимый и незримый. И проступает, и
мерцает горькая улыбка Грибоедова.
