Москва.
Кремль. Уже белокаменный. Царская
трапезная. За трапезой Иван IV Грозный.
Позади, за спиной царя, стольники. Супротив
— князья да бояре. По бокам — охрана,
опричники.
Царь
Иван Васильевич в преотличнейшем
настроении. Ну, чем не повод превратить
будничную трапезу в маленький, для своих,
праздник? Открывая пированьице «в
удовольствие свое и веселие», Грозный
повелевает стольникам нацедить для
опричнины заморского, сладкого, из царевых
запасов вина. Сам же зорко следит, как пьют
его верные слуги, ведь винопитие — еще и
испытание на лояльность. Однако и удалые
бойцы не лыком шиты: пьют как положено,
пьют — царя славят, вино сладкое по губам
течет. Иван доволен, но вдруг замечает, что
один из них, из опричников, к золотому
ковшу с золотым вином не притрагивается.
Узнав в нарушителе дворцового этикета
своего любимца Кирибеевича, грозно
отчитывает его: «Неприлично же тебе,
Кирибеевич,/ Царской радостью гнушатися;/ А
из роду ты ведь Скуратовых,/ И семьею ты
вскормлен Малютиной!..» Кирибеевич,
лукавый и ловкий, как бес, разыгрывает
перед царем, для него персонально,
душещипательную сцену. Потому, мол, не пью
— в золоченом ковше не мочу усов, — что до
страсти влюбился в красавицу, а она от меня,
недостойного, как от нехристя, отворачивается,
полосатою фатою закрывается. Узнав, что
зазноба его выдвиженца всего лишь
купеческая дочка, Иван Васильевич смеется:
мол, возьми перстенек мой яхонтовый,
прикупи ожерелье жемчужное и пошли дары
драгоценные ты своей Алене Дмитриевне.
Сладишь дело — на свадьбу зови, ну, а
прежде свахе покланяйся...
Перехитрил-таки
Малютин выкормыш самого Ивана Четвертого!
И не врал ему вроде бы, все, как есть, на
духу рассказывал, только правду последнюю
при себе оставил: не поведал про то, что
красавица «В церкви Божией перевенчана,/
Перевенчана с молодым купцом/ По закону
нашему христианскому».
Свахе
покланяйся? Без свах обойдемся! Главное —
царь на его стороне. Да и сам он недаром в
опричнине, здесь законникам делать нечего!
Гостиный
двор. Шелковая лавка купца Калашникова. За
прилавком — хозяин. Пересчитывает деньги,
разглаживает товар.
Дела
у Степана Парамоновича идут успешно. А то,
что сегодня баре богатые в его заведение
не заглядывают, к деликатному товару не
прицениваются, так ведь день на день не
приходится. Но вот уж и вечер, зима, рано
темнеет, гостиный двор давно опустел, пора
и ему домой, к молодой жене, к милым
деточкам. Хорош у Калашниковых дом — высок,
ладен, под стать хозяину. Да уж ежели с утра
не везет, так обязательно до ночи. Думал:
деточки почивают, а они плачем плачут!
Думал: жена ненаглядная его ужином на
белой скатерти встретит, а ее и дома-то
нету! Сильно волнуется Степан Парамонович,
спокойный он мужчина, выдержанный, а
волнуется: снег, метель, мороз, темень — уж
не случилось ли чего с Аленой Дмитриевной?
Ох, случилось, случилось, и страшное!
Опозорил ее Кирибеевич! И не где-нибудь,
посередь улицы, словно тать, как зверюга,
набросился, целовал, миловал, уговаривал!
На глазах у соседей разбойничал. Те смеялись
и пальцем показывали: мол, что деется, ну и
бесстыжие!
Поверив,
хотя и не сразу, что жена говорит ему
правду, Степан Парамонович решает не
откладывать дело в долгий ящик, благо обстоятельства
складываются удачно. Завтра на Москве-реке
— кулачные бои, и по случаю праздника —
при самом царе. А где царь, там и псарня
опричная. Вот и выйдет он тогда на
опричника. Будет насмерть биться — до
последних сил. Не осилит, так, может,
братушки, может, младшеньких Бог и
помилует, подсобит одолеть проклятого.
И
они, младшенькие, не подводят своего «второго
отца». Сначала слегка, по-житейски, не
слишком довольные тем, что Степан повыдергивал
их из покойных постелей, узнав, что
случилось с дорогой их снохой, дают
честное купеческое слово: «УЖ тебя мы,
родного, не выдадим».
Берег
Москвы-реки. Раннее утро. Зрители еще
подтягиваются, но царь со свитою (бояре,
дружина, опричнина) уже тут.
Первым,
как и предвидел Калашников, выходит на
ринг Кирибеевич. Возбужденный вчерашней «победой»,
он так агрессивен и так уверен в себе, что
никто из его обычных противников не
трогается с места. Вот тут-то, раздвинув
толпу, и появляется Степан Парамонович.
Кирибеевич, слегка удивленный (он-то сразу
сообразил, что перед ним — новичок),
предлагает простофиле представиться,
чтобы знать-де, по ком панихиду служить.
Разумеется, это шутка: биться до смерти он
явно не собирается. Не тот случай. Да и царь-государь
смертные исходы на кулачных ристалищах не
одобряет. И только сообразив, что
противник — законный муж Алены Дмитриевны,
теряет самообладание. От недавнего
куража и следов не осталось. И все-таки он,
первый кулак царской опричной команды,
чуть было не погубивший Степана
Парамоновича удар, промеж ребер, поддых,
предательски-подлый, наносит именно он. С
трудом поднявшись, но моментально
собравшись (минуту назад — почтенный
купец, а в момент удара удалой боец),
Калашников сваливает своего недруга замертво.
Грозный, как опытный болельщик, видит, что
оба поединщика работают не по правилам
хорошей игры: по правилам ни поддых, ни в
висок целить (специально) не полагается, и
на правах судьи спрашивает убийцу: нехотя
или по воле укокошил он слугу его верного,
а если по воле, то за что и про что. На
второй вопрос Степан Парамонович
Калашников, естественно, ответить не может,
а на первый отвечает сразу: «Я убил его
вольной волею». Пораженный его
искренностью (мог бы сослаться на
неопытность, всем видно, что новичок), Иван
Васильевич, играя лучшую, из своих ролей —
царя Грозного, но Справедливого, хотя и
отправляет Калашникова на плаху, обещает
исполнить предсмертную его просьбу: не
оставить царскою милостью осиротевшее
семейство. И, как ни странно, выполняет
обещание! Алене Дмитриевне и сиротам —
казенное содержание, а братьям
Калашниковым — беспрецедентное право: «торговать
безданно, беспошлинно» «по всему царству
русскому широкому».
А.
М Марченко